Николай Давыденко – о благодарности теннису, брату за веру в него, противостоянии с топовыми игроками и их отличии от остальных.
После пресс-конференции, на которой бывшая третья ракетка мира, победитель Кубка Дэвиса — 2006, победитель 21 турнира, в том числе Итогового чемпионата ATP-2009, Николай Давыденко объявил о завершении карьеры, он ещё несколько часов уделил общению с прессой, в том числе и дал эксклюзивное интервью «Чемпионату».
— Николай, что дал вам теннис, что он для вас значил, чему научил в жизни? — На самом деле много чему. Первым делом – языкам, немецкому и английскому. Общению с теннисистами, с прессой. Пониманию менталитета разных стран. Ведь мы много летаем, везде общаемся с людьми на разные темы – не только о теннисе. Ещё я долго прожил в Германии, понимаю немцев, немецкий менталитет. Знаю американцев, австралийцев, китайцев. Видишь со стороны, как люди живут. Это очень большой опыт. Мы на протяжении 10 лет приезжали, общались, набирались этого опыта. Также, конечно, пунктуальность. Может быть, частично это из-за Германии. Но и в спорте надо всегда быть пунктуальным. Ты приходишь на тренировку к конкретному времени, знаешь, когда у тебя матч, ждёшь его. А после игры всегда есть какие-то встречи, мероприятия, на которые я обязательно вовремя приходил, без опозданий. Опаздывать я никуда не буду, это у меня уже в крови. Может быть, спортивное воспитание какое-то я получил. Конечно, и родители меня воспитали совсем неплохо, но и спорт воспитал чуть-чуть. Научил, что нужно общаться одинаково, вне зависимости от того, великий ты человек или никакой. Я должен со всеми пообщаться, поговорить, выслушать, а потом уже решать, как дальше действовать.
— По поводу пунктуальности известно много историй даже с профессиональными игроками о том, как они опаздывали на матч. А у вас было что-то такое? Может быть, соперник не являлся на матч с вами? — Нет, ну как такое может быть? Это какие-то детские моменты. А когда ты ребёнок, может быть всё что угодно. Помню, был такой случай. Когда мне было семь лет, я учился в школе на Украине. Вечером у меня должен был быть матч на турнире, а учительница меня не пустила, потому что уроки. Приходила мама, ругалась. А мне на следующий день сказали: «Да мы тебя ждали, когда мог, тогда и пришёл бы». Я подумал: «Ни фига себе». Это был единственный раз, когда я вообще не пришёл на матч. А потом никогда не опаздывал даже.
— На пресс-конференции вы вспоминали свой дебют в сборной в 2003 году. Вы тогда в решающем матче обыграли Штепанека в пяти сетах. Но тогда всё-таки тяжело было поверить, что вам удастся дорасти до таких высот, до третьего места в рейтинге, полуфиналов «шлемов», титулов «Мастерсов» и Итогового турнира ATP. А когда к вам пришла такая уверенность? И был ли какой-то переломный момент? — Не было, пожалуй. Хотя, может быть, и был – когда я уже стоял 15-м в мире. Тоже очень тяжёлый момент для игроков, на самом деле. Ты уже в двадцатке, но прыгнуть в десятку совсем непросто. Для этого нужно выиграть крупный турнир либо выйти в полуфинал или финал турнира «Большого шлема». И как раз у меня такое произошло – я вышел в полуфинал «Мастерса» в Гамбурге, выиграл Санкт-Пёльтен и добрался до полуфинала «Ролан Гаррос» (в 2005 году. – Прим. «Чемпионата»). И вот после полуфинала в Париже я стал пятым или шестым в мире. Так я перешагнул этот этап за несколько недель, после чего пять лет держался в десятке. Ворваться тоже непросто, конечно, но ещё надо суметь удержаться. Для этого нужно иметь силу воли, уметь где-то показывать большой результат, чтобы оставаться там. И мне это удавалось на протяжении пяти лет. Я на самом деле этим доволен.
— Поднявшись на эту орбиту, вы стали чаще играть с топовыми игроками. Чем они отличаются от крепких середняков уровня топ-50, скажем? — Скоростью и уровнем. Уровень немного другой, а скорость совершенно иная, более высокая. Психология лучше – в очень важный момент они могут собраться и сделать что-то, что изменит ситуацию, поддавить. Это чувствуется, и я это ощущал во время матчей. И если ты не отпускаешь, держишь концентрацию и сам поддавливаешь в самый важный момент – тогда ты их ломаешь. И когда друг с другом встречаются топ-игроки, то во многом вопрос как раз в том, кто кого сломает во всех этих четвертьфиналах, полуфиналах.
— На протяжении всей карьеры вы сохраняли преданность тренеру – вашему брату. И он отмечал, что многому вас научил, но при этом видел от вас отдачу. Что вы вспоминаете из вещей, которые, допустим, он подсказывал, вы изначально не понимали, а потом вам становилось ясно, что это правильно? — Я не понимал одну вещь. В начале года, на Australian Open, я нервничал. Стоял ведь в десятке мира, первые матчи сезона. И говорю ему: «У меня мандраж, я боюсь, вдруг не получится выиграть. Не знаю, как я буду играть». А он отвечает: «Ну что ты нервничаешь? Проиграешь – полетим обратно домой просто». Я не понимал: «Как мы полетим домой после первого круга?» «А чего такого? Возьмём и полетим. У нас ещё будет время отдохнуть перед следующим турниром», — он меня успокаивал этим. Я выходил на корт с мыслью о том, что если проиграю – улечу, и ничего страшного не случится, успокаивался и боролся. Это мне помогало психологически, я начинал концентрироваться – и в итоге доходил там до четвертьфинала.
И ещё был такой момент. Я проигрываю в первых кругах одну неделю, вторую, третью. Уже начинаю с ним ругаться, ссориться, говорю, что результата-то нет. Он мне: «Сейчас неделю тренируемся, ты молчишь и только слушаешь меня». Я говорю: «Ну, хорошо. Посмотрим, какой будет результат». И постоянно – не однажды, а много раз такое было – я тренировался с ним несколько дней перед турниром, молчал, слушал всю конкретику, которую он говорил, и ни разу после этого не проигрывал в первом круге. Всё время четвертьфинал, полуфинал… Так что я даже не мог ему высказать, что он где-то неправ. Можно сказать, что он рисковал, говоря «Слушай меня, и будет результат».
— А вдруг не будет? — Вот именно! Но он говорил: «Посмотрим. Не будет результата – моя вина, и всё». Я соглашался, и всё время со мной происходило так, что результат был. Не знаю почему, но несколько раз так получалось. Я в шоке на самом деле. До сих пор не могу понять, почему так было. Так ведь любой может сказать, но что-то нас так связывало, что результат давался после этого. Да, непросто, с трудом. Я выигрывал первые матчи в борьбе, в решающем сете, но выигрывал и доходил до решающих стадий, побеждал на турнирах.
— По поводу союза топ-игрока и тренера. Не секрет, что бывают многолетние союзы, а бывает, что игроки меняют наставника, уже чего-то добившись. Насколько это вообще важно? — Просто есть разные моменты. Тут идёт, например, речь о том, кто именно меняет. В основном меняют, допустим, французы, так как им тренер даётся бесплатно от федерации. Они их меняют как… Могут вообще каждый месяц менять. Опять же они ищут какой-то результат, с кем они могут сойтись. У них возможности больше. У нас нет столько тренеров, и нам федерация не может позволить выдавать каждый день нового тренера, и мы выбираем, как хотим. У них эта возможность есть. У них свои серьёзные планы. Дальше то, что началось в последнее время у топовых игроков, допустим, Лендл (у Энди Маррея. – Прим. «Чемпионата») или Майкл Чанг (у Кея Нисикори. – Прим. «Чемпионата»), начали привлекать таких специалистов. Это уже раскрутка более бизнесовая, более брендовая, чтобы поднять имидж и всё такое. Это уже больше для прессы, тут уже немножко играет роль другая политика. Для профессионализма, для спорта тренера меняют, когда чувствуют, что игрок не может достичь последнего этапа. Потому что я же вошёл уже в элиту, вошёл в топ. И кого-то нового привлекать – это уже, получается, я должен ему доверять себя всего. А я не знаю. Если бы я себя связал с кем-то, и не было бы результата, то меня бы это психологически надломило, я бы вообще больше никому не доверял. А так получилось, что я 100 процентов доверяю своему брату, он меня вёл всю карьеру. Как бы мне многие ни говорили, что если бы я поменял тренера, то стал бы первым в мире. Может быть. Я не знаю, было бы это или не было. Не проверишь. Но могло бы быть и хуже. Он бы начал мне что-то новое давать, я бы пытался в это вникнуть, а результат, может быть, и ухудшил бы. Я не хочу спорить ни с кем. Просто говорю, что у всех была своя задача – кто к чему стремился. У кого какие были интересы, у кого какие были возможности. Я не знал каких-то других топовых тренеров, и им бы надо было платить какие-то большие деньги. Зачем? Если у меня есть брат, который не хуже других. И этого мне было достаточно. А там, конечно, были такие «раскрутки», у них есть деньги. Но на самом деле этим тренерам платят не сами игроки, а их спонсоры. Я не думаю, что хотя бы один игрок заплатит такие огромные деньги тренеру, именно сам игрок. Такого, я думаю, никогда не будет. Потому что то, чего ты добиваешься своим трудом, те деньги ты так просто не отдашь.
— Пример ещё одного такого долгосрочного крепкого теннисного родственного союза – это Рафаэль Надаль и его дядя Тони. У вас единственного из тех, кто сыграл с ним 10 и более матчей, положительная разница – 6-5. В чём особенность его игры? За счёт чего он обыгрывал всех, а вы побеждали его? — На самом деле у меня не было шансов против него на грунте. Был какой-то шанс.
— Наверное, Рим-2007. — Да, но я там физически не смог. Где-то чуть психологически, и скорости мне не хватило. А, например, на харде и в зале скорости у меня хватает. Я ещё могу сблизиться с ним, не дать ему шанса «выкинуть» меня с корта. А вот на грунте такое бывало из-за покрытия. Просто покрытие немножко неровное, из-за этого нельзя постоянно быть ближе, чем надо. Тогда были бы ошибки – это риск, поэтому он меня немножко «выбивал». А на быстрых покрытиях он не мог меня «выбить», я сближался с ним, чтобы не дать ему возможность меня «выбивать». Поэтому у него не было шансов. Мне было легче с ним из-за этого играть. Так что единственный игрок, который «выбивал» меня из кортов, это только Федерер.
— Насколько большое значение вы придавали этим историям личных встреч? — Нет, не особо. Ну конечно, если с Федерером счёт 0-12, то понятно, что шансов против него практически нет. Но опять же у меня было 0-12, но я всё-таки потом его обыграл – стало 1-12 (на Итоговом турнире ATP в Лондоне-2009. – Прим. «Чемпионата»), а потом ещё сразу же я обыграл его в Дохе (в январе 2010-го. – Прим. «Чемпионата»). И я переломил этот момент. А вот следом в Австралии у меня был шанс его обыграть, и вот не знаю как… Он первый раз в жизни пошёл в туалет. Я в жизни не видел, чтобы он уходил в туалет. Как раз, когда он мне проиграл первый сет, у него просто шансов не было. Он проигрывал почти всухую. И он вдруг ушёл. В этот момент я немножко растерялся. Я продолжил дальше давить, и он где-то почувствовал… Я где-то пару ошибок допустил, он это увидел и сразу «схватил». Это такая психология на самом деле. Когда играешь с игроком более низкого уровня, то немножко его «прихватил», и всё, можно его задавить. А в топ уже идёт борьба – кто кого ухватит за горло: ищут момент, в который схватить и быстрее очки заработать. И вот я как раз шёл-шёл-шёл, и у него не было шансов. Но он небольшую паузу сделал, почувствовал, что я начал отступать, и он меня «схватил» в этот момент и всё, больше не отпускал. И я начал плыть-плыть, я пытался перевести всё дальше из четвёртого сета, но уже не мог. Тут психология такая. Так что когда у тебя есть момент и ты «хватаешь», то надо не упустить. Надо держать концентрацию.
— У вас было несколько полуфиналов турниров «Большого шлема», насколько было реально выйти хотя бы раз в финал? — Я уже говорил, что у меня были шансы. Самый большой шанс был против Пуэрты, когда я проиграл в пятом сете, хотя и вёл. Да, можно сказать, и с Федерером у меня каждый сет было – я подаю на сет, но всё равно я его проигрываю. У меня были моменты, что я держал-держал, а потом «ломался» в какой-то момент. Дело не в теннисе, это психология была. Что тут сказать, много можно о чём говорить, много о чём можно писать, но я скажу, что на самом деле я доволен своей жизнью.
