26-летняя экс-пятая ракетка мира, победительница 8 турниров WTA Tour в интервью официально объявила о завершении своей профессиональной карьеры.
Объявить об окончании карьеры порой бывает непросто. Анастасия Мыскина и Динара Сафина до сих пор так и не смогли заявить об этом вслух, хотя все прекрасно понимают, что их возвращение на корт вряд ли возможно. Анна Чакветадзе же на это решилась.
СПИНА
– Я не вижу себя больше в профессиональном теннисе, поэтому готова сказать: моя карьера окончена, – начала разговор двукратная победительница Кубка федерации в составе сборной России. – Конечно, это было сложное решение, я еще немного себя помучила, но сейчас уже окончательно созрела. Поскольку поняла, что точки возврата в теннис уже не будет – она осталась позади. У меня хроническая травма спины, которая хочешь – не хочешь, а мешала бы на протяжении дальнейшей карьеры. Так что я решила остановиться и попробовать себя в чем-то другом. Начинается новая жизнь.
– Когда впервые дали знать о себе проблемы со спиной?
– В 2011 году. После семимесячного перерыва я опять начала тренироваться, а мое тело оказалось абсолютно неподготовленным. На фоне физических нагрузок я и получила травму, которая лишь усугубилась по ходу следующего сезона. Причем случилось это во время занятий ОФП, когда я бросала мяч. Сама в тот момент считала, что недостаточно готова именно физически и от желания поскорее набрать кондиции, видимо, перетрудилась. Для себя я после этого поняла, что большинство опасных травм, которые могут повлиять на карьеру спортсмена, мы получаем во время занятий физической подготовкой.
– Получив эту травму, вы не думали, что она станет хронической?
– Нет. Всегда смотрела в будущее с оптимизмом и считала, что смогу избавиться от всех проблем. Но по мере того, как регулярно происходили рецидивы, оптимизма поубавилось. А потом все просто надоело. За тот период времени видела такое количество врачей, которые постоянно говорили мне разные вещи. Я понимаю, что это их работа, но мне все же хотелось конкретики – могут они вылечить или нет. А как раз конкретики и не было. Врачи говорили: «Давай попробуем гормональные уколы, но мы не знаем, как ты будешь чувствовать себя через полгода». Но теннисистам ведь нужна полноценная карьера. А делать что-то с мыслью – вдруг через полгода тебе станет еще хуже, я была не готова. Поэтому решила не рисковать своим здоровьем окончательно.
– Какой диагноз вам поставили?
– Межпозвоночная грыжа шейного и поясничного отдела. Мне еще врачи посоветовали закачивать спину. Я начала это делать, и стало вроде бы лучше. Но затем приезжала на турнир, начинала неплохо играть и чувствовала, что спина болит вновь. Так что играть на сто процентов не получалось, даже несмотря на то, что я ощущала, что постепенно набираю форму. Ну а в такой ситуации, какой смысл продолжать ездить и играть от силы один – два матча? Ты только себя и свою команду всем этим мучаешь. Ведь все это дается очень сложно, в том числе и чисто психологически. Ты же приезжаешь на соревнования не для того чтобы проиграть в первом или втором круге. Поэтому я поняла: так дальше жить не хочу.
– Операцию врачи предлагали?
– Нет. Речь только шла о гормональных уколах.
– Вы испытывали боль при подаче или при ударах?
– При скручивающихся движениях, которые в теннисе нужны постоянно. Я абсолютно перестала чувствовать свой бекхэнд, и вообще именно в левую сторону мне тяжело давалось раскрутиться. Причем при подаче спина не беспокоила.
– В обычной жизни дискомфорт ощущаете?
– После того как в сентябре 2012 года я вернулась домой со своего последнего турнира в карьере в Ташкенте, то спина болела сильно. Я лежала несколько недель дома в специальном поясе, так как врачи советовали мне минимум движений. Но все это, естественно, не помогало. Меня тогда поддерживали родители и друзья. Последние вообще постоянно приезжали и привозили разные вкусности – тортики, пирожные… Я сразу поправилась на несколько килограммов. Во-первых, мне нельзя было двигаться, да еще и такая еда была вокруг (смеется). За день я могла съесть торт целиком, плюс первое-второе и компот. Не знаю хорошо это или плохо, но так было.
Конечно, на самом деле никто из близких до конца не знал, насколько погано я себя чувствовала в тот момент. Просто я не очень люблю выставлять подобные вещи на показ. Но несмотря ни на что их поддержка мне была приятна. С другой стороны, мне было сложно осознать, что я больше никогда не буду играть в теннис.
Затем мне пришлось начать делать специальные упражнения, лечиться и вроде бы в обычной жизни спина болеть перестала. За исключением отдельных случаев, когда я, например, долго сижу. Я даже теперь в теннис играю немножко. Потихонечку, для себя, но все же. Хотя о профессиональных тренировках речь, конечно же, не идет.
– Много слез пролили в те дни заточения дома?
– Я не рыдала. Испытывала уныние, скажем так. Мне хотелось никого не видеть и ничего не делать. Наступила апатия. В тот период времени больше всего я желала, чтобы меня оставили в покое наедине с самой собой. Тогда еще очень часто показывали теннис по телевизору, я смотрела и думала: так хочется взять сейчас ракетку и поиграть… Это удивительное ощущение, когда ты чего то не можешь, и от этого хочется еще больше.
– А когда приняли решение, что пора вновь выйти в свет?
– Когда поняла, что лежу, и ничего у меня не проходит. И тогда я начала ходить по врачам с надеждой, что с их помощью хотя бы в обычной жизни буду передвигаться нормально. Мне сказали, что обязательно нужно плавать, хотя я это терпеть не могу. Но пришлось – и вроде стало получше.
– В 2011 году вы несколько раз падали в обморок прямо на корте. Почему?
– На турнире в Дубае в матче с Возняцки просто было неудачное стечение обстоятельств. Все до кучи в один день сошлось. Никто из врачей так ничего и не понял, мне сказали немного отдохнуть и потерпеть. Но у меня в те дни болело ухо, на которое тогда никто не обратил внимания. Хотя я врачам говорила об этом. Но у нас же в туре идет борьба с допингом, и мы не можем ничего капать себе в уши – это запрещено. Поэтому мне сказали: покапай себе в нос что-то вроде морской воды. В итоге все усугубилось до такой степени, что обморок повторился в Штутгарте. Чуть позже уже, наконец, медики поняли, что у меня изначально был отит внутреннего уха, а затем пошло осложнение. Я лечила все это долго, но опять же до операции дело не дошло. Сейчас уже все нормально.
КАРЬЕРА
– Вам чем собственная карьера в первую очередь сейчас вспоминается?
– Ее началом. Особенно запомнился мой первый US Open в 2004-м году (Тогда Чакветадзе вышла в основную сетку из квалификации, после чего обыграла Барбару Шетт и действующую чемпионку Roland Garros Анастасию Мыскину, – прим. В.Л.). Я тогда была маленькой 17-летней девушкой, и все было достаточно эмоционально. А потом уже как-то все пошло по накатанной.
– А вспоминаете победу на «Кубке Кремля»-2006 и эмоциональный выездной матч в Кубке федерации против Израиля в 2008 году?
– Конечно, и это тоже. Но всегда ведь хочется большего. Теннис – это такой вид спорта, когда ты проводишь турнир, выигрываешь его и чувствуешь полное опустошение. Вроде бы ты молодец, но ставишь свой трофей на полку, и все начинается сначала. Помнишь ли то, что ты выиграл? Да. Но всегда больше смотришь вперед, чем назад.
– Не жалеете, что так и не получилось сыграть на Олимпиаде-2008?
— Нет, потому что я была абсолютно не готова к тому турниру. А ехать просто так на Олимпиаду и проигрывать уже в первом круге было бы неправильно даже по отношению к другим нашим девочкам. Все-таки конкурс на тот момент был очень большой, так как чуть ли не четыре россиянки находились тогда в первой десятке. А учитывая, что мы в итоге в Пекине весь подиум в женском одиночном разряде взяли, то даже хорошо, что я не поехала (улыбается). К тому же я знаю, игроков, для которых Олимпиада была важнее, чем турниры «Большого шлема» и они Игры выигрывали. А для меня Олимпийские игры не были чем-то большим и масштабным. Правда, и на «Большом шлеме» у меня не получилось дойти даже до финала, хотя мне очень хотелось это сделать.
– То есть свой полуфинал US Open-2007 со Светланой Кузнецовой вы вспоминаете сейчас с особым трепетом?
– Да. Но я думаю о нем больше с негативной точки зрения. Почему? Потому что не выиграла. Конечно, попасть в четверку это уже большое достижение, но согласитесь, что пробиться в финал – гораздо лучше. Это совершенно иной статус. Полуфиналистов очень много, но кто их всех помнит? Это был мой шанс, но я его не использовала. Причем самое ужасное в теннисе – это когда ты в важном матче плохо играешь, и твой соперник при этом играет так же. То есть ты в итоге проигрываешь отвратительный сам по себе матч. Уступить в интересном поединке, в борьбе, когда ты играешь хорошо, а твой оппонент здорово – это пусть и обидно, но более приятно.
– В том полуфинале и вы и Кузнецова играли плохо?
– Да. И потом этот ветер… Матч получился отвратительный для полуфинала «Большого шлема». Хотя мои знакомые после того поединка удивлялись: «Чего ты расстраиваешься?». А я отвечала – вы ничего не понимаете. Мне очень хотелось выйти в финал.
– Теннисный тур оказался таким, каким вы и его и представляли?
– Я не думала на эту тему. Просто выходила играть в теннис, и мне было все равно, какие там будут люди. Это казалось второстепенным. Мне было важно выйти на корт и спокойно выиграть свой матч. Но победить спокойно получалось достаточно редко (смеется).
– Вы были очень эмоциональны на корте. Это больше от папы или от мамы?
– Они у меня оба крайне эмоциональны, поэтому сложно сказать от кого больше. Но громкая я точно от папы (смеется).
– А без тенниса, как вы теперь эмоции выплескиваете?
– Это тяжело (улыбается). Обычная жизнь дается мне очень сложно, потому что у меня море эмоций, которые я обычно выплескивала на корте. И это было видно (смеется). А сейчас я понимаю, что если каждый день буду ходить на работу, у меня будет накапливаться много негатива или позитива, которые негде выплеснуть. Поэтому я потихоньку для себя начала играть в теннис и мне стало немного комфортней. Ну, хоть что-то. Конечно, в жизни я тише и спокойней, чем на корте. Но лучше меня не злить (улыбается). Я не думаю, что если ты эмоционален на корте, то в обычной жизни будешь спокоен. Все это является показателем твоей личности. Так что я не могу назвать себя совсем спокойной.
– Вы легко идете на контакт с людьми? Потому что лично мне кажется, что вы достаточно закрыты.
– Когда занималась теннисом, то так и было: я была закрытой и находилась саама в себе. А сейчас я поняла, что люблю общаться с людьми, и они мне даже нравятся.
– Закрытость обуславливалась вашим желанием сфокусироваться только на теннисе?
– Да. Я понимаю, что это немного странно и, наверное, игроки должны больше общаться с журналистами, но мне все эти пресс-конференции так сложно давались. Вы просто себе не представляете. Я думала, как же мне улучшить свой удар справа, что в нем нужно поменять, а мне в этот момент задавали какие-то вопросы. А я в ответ: «Да? Что?». Совершенно другие мысли тогда в голове были. Для меня всегда был важен результат, а что там происходит вне корта – камеры, съемки и так далее – это не мое. Конечно, все это важно для вида спорта и его продвижения, я то это сейчас понимаю, но не могу сказать, что получала удовольствие от этого во время карьеры.
– Вы свои матчи пересматривали?
– Да. И иногда я не понимала, как мне удавалось показывать такие хорошие результаты. Я как-то общалась с Маратом Сафиным, и он говорит: «Смотрел запись с победного Australian Open, так я совсем справа не попадал. Не понимаю, как я вообще там что-то выигрывал». Вот и у меня из той же серии.
– Вы бы что-то переиграли в своей карьере?
– Свое отношение к здоровью. Сейчас я понимаю, что нельзя себя загонять. А тогда мне казалось, что плохое самочувствие само пройдет. Мол, это все не глобально, так что я пойду потренируюсь и все будет нормально. Хотя в принципе я очень хорошо чувствую свое тело. Возможно, с возрастом надо чаще обращать внимание на звоночки, которые нам дает организм. И я теперь понимаю, что лучше недотренироваться, чем перетренироваться.
ЖИЗНЬ
– Как ваш отец Джамал воспринял решение о завершении карьеры? У меня до сих пор перед глазами картина, как он стоит рядом с одним из кортов Уимблдона и нервно курит, пока вы играете.
– Я ему говорила об этом раньше, и он меня поддержал. Папа сказал, что если спина болит, то значит, вопрос решается сам собой. Дело в том, что я же с ним ездила на свои последние турниры, и он видел, что со мной происходит. Он очень сильно переживал и сказал: «Аня, если все вот так, то лучше продолжать не надо».
– Но он скучает по тому, что было?
– Мы с ним это не обсуждали, но думаю, что скучает. Он очень любит теннис. И вообще мои родители, постоянно смотрят трансляции по телевидению. Я раньше думала, что они любят этот вид спорта только из-за меня, но оказалось, что нет (смеется). Как это ни печально. У меня есть младший брат, поэтому папа занимается им и своими делами. На даче есть корт и по выходным они проводят там какие-то матчи.
– То есть ваш знаменитый домашний корт не опустел?
– Нет. Вообще этот участок с историей, потому что изначально там был бетонный корт, затем грунтовый. После чего все это переоборудовали в футбольную площадку для брата. Но когда стало понятно, что ему это все не интересно, опять сделали корт – с хардовым покрытием.
– Этот корт расположен у того самого дома, в который зимой 2007 года ночью ворвались грабители?
– Да.
– Та история вас сильно изменила?
– После этого у меня получился абсолютно провальный сезон. Просто меня ограбили не в то время (смеется). Ведь в тот период должна была проходить подготовка к сезону. А я уже подписала контракт с WTA Tour, у меня были обязательства перед ассоциацией, согласно которым я должна была выступать на определенных турнирах. Так что я играла, даже несмотря на то, что у меня не было, как таковой подготовки, и я находилась не в форме. Поэтому да – это все повлияло на мою дальнейшую карьеру.
– А что касается изменений с человеческой точки зрения?
– Повлияло и так. Мне раскрылись вещи, которых я раньше не знала. Стала глубже смотреть в суть вещей… (Пауза). Я не люблю несправедливость, но, к сожалению, в нашем мире она существует. Но случилось то, что случилось. Наверное, если бы всего этого не произошло, то на данный момент я была бы другой. Я если честно в момент нападения думала, что там все для нас и закончится, но мы все остались живы. Поэтому отлично – живем дальше.
– Вы говорите об этом с легкой улыбкой, но меня не покидает ощущение, что вы по-прежнему всю эту историю от себя не отпустили. Так это?
– Сложно сказать. Я не думаю, что психологически все это по-прежнему на меня давит. Может быть, тогда несколько дней было какое-то стрессовое состояние. Наверное, все же я отпустила эту ситуацию, но, конечно же, она мне до сих пор не приятна. Но во-первых, это было давно… Скажу даже так: мне не нравится то, что люди, которые делают неприятные вещи по отношению к другим, потом живут спокойно. Я считаю, что если ты, что то сделал неправильно, то должен нести за это какую-то ответственность.
– Грабителей до сих пор не нашли?
– Нет.
– А родители продолжают жить в этом доме?
– Да. Вроде бы неприятное ощущение ушло, но я не очень люблю этот дом. Туда долго ехать и так далее. Не получаю никакого удовольствия и приезжаю туда лишь потому, что там живут мои родители. Если бы их там не было, я бы туда не ездила.
– Не просили их переехать?
– Говорила им об этом. Но они посчитали, что хотят жить там и дальше. Я не стала настаивать и переехала сама. Теперь я живу в городе и мне это гораздо удобнее.
– После того нападения ваша семья стала более осторожной?
– Родители до сих пор закрываются на восемьсот замков. Конечно, и охранные системы сейчас гораздо лучше, потому что раньше практически ничего не было. Да я и сама стала осторожней. Но ведь человек так устроен, ты можешь не думать на ту или иную тему, пока тебя лично это каким-то образом не задело.
– История с нападением – не единственная неприятность, случившаяся с вами в те годы…
– Да. В 2006-м году на следующий день после того как я выиграла «Кубок Кремля» у нас угнали машину. Мы тогда поехали с папой к одному дизайнеру для того чтобы взять одежду, так как у меня должна была состояться телевизионная съемка. Зашли в магазин буквально на 15-20 минут, выходим, а автомобиля нет. У меня тогда мелькнула лишь одна мысль: «Надеюсь, его забрал эвакуатор». Но, оказалось, что машину угнали. В итоге ее тоже не нашли. А через год с чем-то случилось нападение на дом. Но больше с нами ничего не происходило (смеется).
– Вы определились с тем, что хотите делать после окончания карьеры?
– Не до конца. Во-первых, хочу попробовать себя в тренерской работе. Плюс я начала комментировать теннис на телевидение и мне это нравится. Есть мысли об определенных проектах, но я еще не полностью систематизировала это в своей голове. Поэтому не знаю, как в итоге все будет выглядеть. Сейчас я свободный художник, но хочется выстроить определенную систему. Понимаете, для меня очень важен результат, так как я не люблю работу впустую. Хочу видеть, хорошо я что-то делаю или нет. Вот, например, комментируя теннис, я просто получаю удовольствие от того, что смотрю матчи, высказываю какие-то свои мысли и учусь ремеслу у хороших людей.
– К тренерской работе вы уже приступили?
– Да. Начала заниматься с одной юниоркой. По-другому ли я взглянула на теннис? Определенно. И мне все это стало интересно, я начала анализировать свои ошибки. У меня в карьере были различные тренеры, но наше сотрудничество в основном получалось недолгим. Наверное, из-за моего характера и несовпадения взглядов. А теперь мне интересно свои идеи попробовать на ком-то еще. Посмотреть, получится это или нет. Конечно, для всего этого нужно время, но мысли и знания, которые хотелось бы передать – есть.
– Последний вопрос традиционный: что вы вообще молодым теннисисткам посоветуете?
– Можно неплохо играть в теннис, но если у игрока нет характера, он никогда не добьется хороших результатов. Сейчас я понимаю это очень четко. В туре порядка двух тысяч игроков и в каждом из них можно что-то найти. У кого-то есть скорость, у кого-то подача или отдельный удар. Но если вы не готовы бороться до конца, где-то даже переступать через что-то и идти через не могу, то лучше этим не заниматься. Надо очень сильно любить то, чем вы занимаетесь. И при этом всем должна быть очень большая мотивация. Если этого нет, сложно стать хорошим спортсменом.
